баба Феня продолжение

Трудно себе представить сейчас это путешествие с Дальнего востока в Москву в те трудные, голодные послевоенные годы. Они ехали с минимумом вещей: двое взрослых и четверо детей. Оставив весь скарб, накопленный за 20 лет полуостровной жизни, и при себе имея деньги, документы и немножко вещей. И ехали в никуда!
Дедушка Степан был родом из деревни Фелесово, Владимирского округа, Александровского района. Там же окончил сельскую школу и уехал в город. Там он поступил на работу в красильный цех Соколовской мануфактуры г. Струнино, т.е. никакого своего жилья в деревне у него не осталось. И в Струнино не образовалось - как только началась война его призвали в пехоту..
После окончания первой мировой войны демобилизовался в Киеве, там вроде как и осел, но своего жилья у них с бабушкой там тоже не было.
Дочь, к которой формально они ехали, моя мама, жила с папой в Ухтомской в 10-метровой комнатке, в доме, где размещались кроме них и семья папиного брата Вадима и сестры -тети Тоси. Повернуться там было особо негде и вместить еще шестерых точно некуда.
Они надеялись отыскать родную сестру деда Марфушу, которая жила где-то в районе г. Дедовск.
Подробности их мытарств в первый год жизни неописуемы. Марфа приютила их на короткое время и помогла найти избушку, пригодную для жилья в деревне Талицы. Нужно было искать работу, устраивать в школу тетку и мальчишек, а, значит, прописаться! Дед был выпущен на свободу в 1940, но вряд ли мог в 1952 году прописаться даже в Московской области.
Он пытался куда-то ездить за правдой. Но кончилось это ничем. Вернее тем, что он заболел и умер в январе 1953 года, еще даже не зная, что его Ниночка ждет ребенка - меня.
И бабушка осталась одна.
Каким-то образом она устроилась работать нянечкой в круглосуточный ясли-сад в Дедовске. Ленька поступил в ремесленное училище - там ему выдавали форму и кормили завтраком и обедом. Двое младших сыновей были средними школьниками и подкармливались у мамы в саду. И росли практически без присмотра - она сутками работала, не знаю какой был график, может быть даже через день. Кроме того, она завела огород - картошка наше все! И потихоньку стала гнать самогон из сахара.
А тетку отдали жить к нам. Ей было 12 лет, она страшно скучала по ушедшему отцу. Была дерзкой и непокорной. Но умной и красивой, училась в школе хорошо. Она очень понравилась папиному старшему брату Шуре. У них с тетей Аней детей не было и они готовы были взять ее навсегда и удочерить.
Но папа не согласился отрывать тетку от семьи совсем. Она поселилась с нами в Ухтомской в нашей 10-ти метровке и была моей первой нянькой.
Бабушка прожила с мальчишками в этой деревенской халупе до начала шестидесятых. Я помню как мы ездили к ним в гости, году в 1957-58 и мне показалось, что по сравнению с нашими ухтомскими "хоромами" у них очень темно, тесно и ка-то странно пахнет. Пахло какой-нибудь живностью или отходами самогонного производства? не помню
Квартиру однокомнатную в двухэтажном доме с паровым отоплением и газовой плитой на кухне она получила в начале шестидесятых. Комната была большая, не меньше 20 метров, просторный коридор и кухня тоже большая. К тому времени парни закончили восьмилетку, ушли в училища - получали профессии, а старший, отслужив три года в стройбате под Красноярском, поступил было в Менделеевку. Но быстро понял, что химия совсем не его, поступил в техникум и потом всю жизнь работал на Красногорском оптическом заводе.
Короче, шестидесятые были для бабушки снова годами перемен.
Дети выросли, и кто где отучились. Парни работали на хороших заводах. Леня  с Сережей в Красногорске, а Вадим на Туполевском медником. Редчайшая профессия, а руки у него золотые были. Обзавелись семьями. И она переехала жить к тетке и растить Димку и Женьку, моих двоюродных братьев.
И было ей в 1966, когда родился Димка, всего то навсего 60 лет
В моей памяти, а я ее помню отчетливо лет с шести, она была старушкой
Хотя, если представить себе сколько физической работы приходилось ей делать каждый день в ту эпоху отсутствия стиральных машин и холодильников,  присутствия огородов и обязательных домашних заготовок! Хотя бы в виде квашеной капусты. Семья-то обжористая была - парни! Понятно, что старушкой ее делала эта самая проклятая женская деревенская прическа - пучочек на затылке и все зализано и прилеплено к голове. И полукруглый гребень, подбирающий волосинку, если, не дай бог, какая выскочит.
И одежда. юбки, которые миди, сверху кофты, которые не то что не подчеркивают, а просто нафиг скрывают все признаки женской фигуры. И обязательный платочек на голову. И туфли на низком каблуке. Ну, просто туфли, чтобы было в чем на улицу выйти.
Мама из Парижской стажировки в 1964 году везла нам кучу нарядных и ярких вещей, а бабушке и бабе Мане - шерстяные кофты с "косой" и огромными пуговицами - голубую и сиреневую. Мои дети их зовут старушечьими и представляю себе что скажут, если я вдруг захочу такую носить...
Жизненные эпизоды из разных лет складываются в единый и любимый бабушкин образ. Вот мы живем еще в Ухтомской и она приехала проведать Ниночку и Галинку, ну и со мной посидеть денек. Она всех своих детей и внуков называла только так, нежно и ласково
И вот мы завтракаем. Ирка уже поела и сидит играет. Или спит маленькая. А я страдаю над тарелкой и чашкой. Ни масло, ни кашу в меня запихнуть невозможно!
Она отворачивается от меня, а потом поворачивается и сует мне в руки кружку какао. Которое как-то подозрительно блестит. Я начинаю ныть, что такое не пью. Но она заговаривает мне зубы, я выпиваю эту чашку и потом понимаю, что масло она в ней просто размешала!
Леня возвращается после службы в армии и мы все едем его встречать на вокзал. Мы с Иришкой возбужденно носимся на платформе в ожидании поезда и когда он подходит оказываемся, вместе с папой, ближе всех к его вагону и видим его первыми! И я его узнаю - это мой дядька-нянька номер два. И мы сговариваемся в папой похитрить - сказать бабушке, что он не приехал! Но наша шутка не проходит - дядька намного выше папы и его видно издалека, и бабушка видит его и смеется, смеется..
Бабушка ночует у нас, а мама с папой где-то шлендают - мамино выражение
Мы с Иришкой спим в одной комнате, но я засыпаю всегда дольше, чем она. Мне лет восемь или десять, не могу уснуть, в квартире тишина, и лезут в голову мысли о смерти. Я умру, весь мир будет таким же, как при мне и меня не будет! Кого в детстве такие мысли не донимали? И я ворочаюсь, загоняя себя все дальше в сумрак,  начинаю дрожать и плакать и, наконец, бегу в соседнюю комнату и бужу бабушку. "Ты что плачешь, Леночка. - спрашивает она тихонечко - я умруууу!" рыдаю я. "Да что ты, - говорит она - тебе еще жить и жить!" И шепчет что-то, может и молитву, и крестит и дает попить и укладывает в кровать. И я засыпаю!
Иногда, она рассказывает про деда. Не только про его, типа, похождения, но про то, как они с ним вслух читали Тихий дон. все четыре тома. Мне всегда казалось, что это было на Камчатке, зимой, в занесенном снегом доме, при свете то ли лучины, то ли керосиновой лампы.   Про то, что на Камчатки они покупали красивую одежду и посылали модные ткани маме.
Она умела читать и писать. Сложись ее жизнь иначе - кто знает чем бы она в жизни занималась. А в ее жизни грамотность ей была нужна когда она писала письма брату в Белоруссию или двоюродной сестре в Киев. Крупным корявым детским почерком. И открытки детям ко всем праздникам и дням рождения - она помнила их наизусть, а когда пошли внуки, то и всех внуков тоже.
Она очень страдала, что я никак не соответствую стандартам женской красоты времен ее молодости - девка толстая, красивая! Мне она говорила:" Ты, Леночка, тело нагуливай, мужчины худых не любят!" Я фыркала, конечно, но понимала, что она права!
Когда у меня родилась Тонька - первая правнучка, она мне говорила: "Ты ей, чтобы нос не был курсносым, кормишь и носик вытягивай! А ушки аккуратно в чепчике расправляй, чтобы не торчали и не складывались!" И страшно не любила, когда я ее называла на мальчишечий манер Тошкой и наряжала в брюки, а не в платьица...