Ой ты, рожь!

Тихое летнее утро, занавеска на открытой двери домика чуть колышется под утренним бризом. Солнышко уже поработало утренними красками и теперь тихо заливает озеро утренним золотом. Я лежу, закрыв глаза, и понимаю, что проснулась  не от ветра или случайного залетевшего комара - солнечным утром и они придремывают, а от тихого плеска весел. Ну, конечно, пять утра - или около того - дядька поплыл на рыбалку. Я знаю, что это он, потому что любого чужого мой скотч бы непременно облаял, разбудив всех соседей. А с дядькой они друзья, я даже думаю, что и в лодку  к нему пес бы влез при патологической ненависти к воде.

Дядька готовится к рыбалке неторопливо и вдумчиво, как, впрочем, и к любому серьезному делу. А рыбалка дело серьезное! Мостки у берега устроены им так, что садиться в лодку можно не замочив ног. Колышек, чтобы ее привязывать и подвешивать сетку с рыбой, не низок, не высок и вбит крепко, наперекор волнам и шаловливым  чужим ручонкам. В тени под домикам прирыты коробочки с червями и опарышем, за углом, не на глазах стоят удочки, смотанные, поверенные, а сундучок с запчастями лежит в уголке под кроватью. Рыбий прикорм никогда не стоит открытым, сеточки и марля для вяленой рыбы всегда чистые, развешаны в правильном месте на продухе и никогда не служат приманкой для мух, какая бы жара не стояла или сырость не пропитывала все кругом. 

Мы дружили с дядькой всю жизнь, с моего младенчества. Он приехал жить на материк с Камчатки в 1952 году. Дед, в очередной раз потерявший работу, повез семью в Москву искать правды у всероссийского старосты М.И. Калинина. Дядьке тогда исполнилось 17 лет. Будь он совершеннолетним никакими калачами бы его с Камчатки не выманили. Он всю жизнь по ней тосковал. И когда служил три года в стройбате под Новосибирском, и когда, поселившись с бабушкой и братьями в Дедовске, учился в техникуме, работал на Красногорском оптическом заводе, растил детей, строил квартиру - всегда Камчатка была в его сердце. Дядька из поколения шестидесятников, но рабочей его части. Он ходил в походы на байдарках - тогда все ходили - помогал маме с огородом, бродил по Подмосковью по грибы-ягоды, но ему, выросшему на дикой камчатской природе, всего этого было мало. Селигер стал его спасением! 

Мама, покупая путевки на первую смену семье брата, никакого отношения к институту не имевшему, а на вторую - нам четверым, конечно нарушала все правила, и пользовалась своим положением и в институтском месткоме, и в лагерной комиссии базы ГЕОХИ.

Но она умела не обращать внимания на такие вещи, тем более, что дядька в лагере прижился! И занимал 20-й домик, который любила не только наша семья.

Вот от мостков, выстроенных собственноручно на берегу у нашего домика, он и отправлялся каждое утро искать рыбацкого счастья.

Вытаскивая после восьми утра детей на утреннее умывание на берегу, я всегда ждала кто из них первый начнет кричать: "Дядя Леня, рыбку поймал?" Иногда, если клев был не очень, он оборачивался к нам лицом и махал рукой. Если же рыба шла, то его неподвижная спина лучше всяких слов говорила нам, что человек занят серьезным делом и мешать ему не надо! 

Мы убегали купаться на наше волшебное озеро с голубой водой и не всегда дожидались его возвращения с рыбалки до завтрака. Завтрак он не пропускал:" Пускай и рыбка отдохнет" - говаривал он, подплывая к берегу и выгружая удочки. Возвращение с рыбалки тоже был ритуал. От причаливал к мосткам, выгружал рыбу - кому-нибудь из нас в руки, если мы его встречали, или привязывал к колышку. Доставал из лодки все, что живет на берегу и шел наверх к домику, чтобы сразу разложить все по местам и убрать весла. Чтобы никому в голову не взбрело, из нашей подрастающей детской команды, утащить лодку без спроса. А потом шел в Селигер. Они с мамой всегда  купались в озере и разговаривали с ним. Именно в такие моменты я понимала, что дядькино и мое отношение к этой красоте принципиально разные. Для меня это была привычная красота, в которой прекрасно уживались летом мы с детьми. А для него это была часть его самого

А после купания он приходил на мосток чистить рыбу. Он не был из тех рыбаков, чье дело только поймать. Его добыча должна была пойти в дело под его присмотром, поэтому он сам и чистил, сам солил и вялил, сам мог и жарить. Но уж это я всегда брала на себя! С костром он управлялся отменно. И котелок для чая у него закипал как надо, и под сковородкой огонь был ровным, чтобы рыбка - только рыбка и никакая не рыба! получалась хрустящей с равномерной золотистой корочкой. "Ну, кто там у нас есть - зови, когда было рыбы на пяток сковородок. И в этом тоже жил рыболов-охотник. Добыча не должна пропадать!

Иногда он уходил в лес по ягоды с моей собакой. "Мы с Шери друзья!" - говорил дядька, свистом вытаскивая наше лохматое чудище из холодка под домиком. "Ну что? Пойдешь со мной?" Пес отводил глаза в мою сторону, дожидаясь разрешительного кивка, и получив его радостно вилял хвостом, собираясь в дорогу. Дядька никогда не приходил из леса с пустыми руками. По ягоды ходил с котелком, а по грибы с корзинкой. Часть ягод всегда отсыпал детям - пусть дикое племя ест! Сына моего приучал к молотку и топору. И на вопли окружающих: "Топор у ребенка!" невозмутимо отвечал, что когда вырастет, приучать будет поздно. При этом никогда глаз не спускал с человека с топориком и просто баловаться никогда не давал. 

А песни дядька любил больше не туристские - бардовские, а из тогдашнего, шестидесятых и ранее годов, репертуара всесоюзного радио. Не знаю, может у радио и учился петь. 

Ой ты, рожь, Куда ведешь тропинка милая, Тополя. Справа кудри тополя, слева кузнеца. Белым снегом. Лицо у него было серьезное, спокойное и чуточку-чуточку лирическое. Куда он уплывал в этих песнях? В те камчатские сопки, по которым бродил мальчишкой и юношей? Вместе с отцом - моим дедом, которого я не знала, который был охотником. Может и рыболовом,. Только в тех краях удочкой рыбу и не ловят небось. А дядька, по всей своей сноровке и умениям, был человеком лесным, хотя большую часть жизни прожил и проработал в городе. 

Его внуки слушают и поют другие песни. Да и я, грешным делом, всех слов у дядькиных песен не вспомню. В мой день рождения с дачными подружками мы пару романсов проскрипели. Из своего, вроде как, привычного репертуара - ни в мать, ни в отца, ни в мировую революцию.

А наши то в застольях много чего вытягивали! И слов и мелодий не перевирали!

Поди-ка, вспомни, да спой эту самую незамысловатую рожь?